Монреальский синдром - Страница 56

За ним следят. Даже здесь. Что это значит?

А если ему привиделось? Если этот мужчина с усиками — такая же галлюцинация, как Эжени?

Шарко повернул назад. Теперь воздух казался ему ледяным. От тишины, от тьмы вокруг, от черноты фасадов. Он ускорил шаг и почти бегом добежал до перекрестка, где увидел, что все осталось по-прежнему: гул толпы, неподражаемое женское пение, треск кастаньет, ритм барабанов… Шарко был в Египте, он открывал для себя этих людей — настолько простых и естественных, что они пили за столом из одного стакана, жили на улице и пекли хлеб прямо на тротуаре.

Но среди всего этого ликования просыпалось чудовище. Просыпалось и наносило удары.

Кровожадный вампир перескакивал из квартала в квартал, распространяя вокруг себя сумрак.

Это было больше пятнадцати лет назад.

Оставшись один в номере, окно которого выходило на улицу Мухаммед-Фарид, завернувшись на египетский манер целиком в простыню, чтобы не кусали москиты, он еще и заткнул пальцами уши. Эжени ругалась с ним, стучала по стенам банкой с соусом-коктейлем. Она не хотела больше трупов, ей надоели ужасы, она рвала на себе волосы и пронзительно кричала. А когда измученному Шарко удавалось задремать, она громко хлопала в ладоши — и он просыпался.

— Все эти люди тебя преследуют. Они шпионят за нами, мой Франк, они следят за нами через окно и через замочную скважину. Они повсюду крадутся за нами, они вынюхивают наш след. Надо вернуться домой, пока они еще не причинили нам зла. Ты хочешь, чтобы они мучили меня, как Элоизу и Сюзанну? Вспомни, вспомни Сюзанну, вспомни, как она лежала привязанная к деревянному столу — голая, с круглым животом. Вспомни, как она кричала, Франк, как она умоляла тебя. Она тебя умоляла… Почему тебя не было там, чтобы ее спасти? Почему, мой Франк?

Центр Вернике в его мозгу трепетал, мерцая. Комиссар встал, подошел к окну, выглянул на улицу. Увидел макушки прохожих, увидел белые балахоны, колышущиеся в плотном воздухе: никаких следов толстого, украшенного звездами полицейского. Потом удостоверился, что ставни и дверь заперты. Паранойя не уходила, паранойя вросла в его плоть, растворилась в крови, и Эжени тоже отказывалась уйти. Сил не осталось. Полицейский-шизофреник бросился к маленькому холодильнику, собрал там весь лед, сколько было, и бросил его в ванну. Запершись, пустил холодную воду и растянулся на дне. Тело его окоченело, он еле дышал. Высокие бортики ванны создавали для него замкнутое пространство, привычное пространство, то, которое должно его успокоить, наверняка его успокоит. Казалось, мир сократился до его тела, а все вокруг разрушено.

В конце концов он заснул — свернувшись клубочком в пустой ванне и дрожа, как старая собака. Один, так далеко от своего дома, один — с призраками внутри. Он прижимал к груди маленький паровозик с прицепленной к нему черной вагонеткой для дров и угля.

Слеза катилась по его щеке.

23

Обычно загруженная Брюссельская кольцевая на этот раз была относительно свободна: за пределы города выбирались совсем уже последние труженики. Из-за сильной жары никакие предпринятые против загрязнения воздуха меры не помогали, и небо затянула желтоватая дымка. Навигатор четко указывал путь, и Люси с шефом легко нашли в одном из пригородов бельгийской столицы больницу Святого Луки. Ухоженные, выстроенные как по линеечке башни, в которых располагались университетские клиники, были окружены деревьями и излучали спокойную силу. Насколько мог понять Кашмарек, помимо собственно лечения больных, клиники эти — по инициативе и при поддержке связанных с техникой и технологией городских учреждений — выполняли еще и узкоспециальные задачи. Среди прочего одной из них поручили исследования в области нейромаркетинга. Говоря в самом общем виде — изучение того, какие механизмы человеческого мозга включаются во время покупки того или иного товара, с целью лучше разобраться в поведении потребителей.

Жорж Беккер ожидал посетителей в подвале больничного здания, где размещалось диагностическое отделение. Знакомый Клода Пуанье оказался пухлым толстощеким коротышкой со светлой бородкой и чрезвычайно жизнерадостной физиономией. Глядя на него, трудно было предположить, что перед вами — заметная величина в такой сложной области, как нейровизуализация, если, конечно, считать, что существует какой-либо архетип исследователя. Жорж коротко объяснил приезжим, что в свободное от основной работы время, то есть по окончании приема пациентов, его отделу разрешено использовать аппаратуру в рекламных целях и таким образом зарабатывать деньги. На территории Франции подобное категорически не допускалось.

Они шли и шли по длинным коридорам, и Кашмарек решил все-таки приблизить разговор к цели их с Люси поездки:

— Когда вы познакомились с Клодом Пуанье?

Беккер говорил по-французски с сильным бельгийским акцентом:

— Лет десять назад. Это случилось во время одного из брюссельских коллоквиумов — посвященного развитию образа со времен эпохи Просвещения. Клод очень интересовался тем, как образы передаются из поколения в поколение: посредством иллюстрированной книги, фильма, фотографии, ну и коллективной памяти. Я участвовал в коллоквиуме как ученый, а Клод — как киношник. Мы тут же прониклись друг к другу симпатией. То, что с ним сделали, гнусно.

Приезжие согласились.

— А часто вы встречались?

— Думаю, всего раза два-три в году, но мы постоянно перекидывались мейлами, перезванивались. Клод внимательно следил за моими работами, касающимися мозга, а я, общаясь с ним, старался побольше узнать о кино, и многое узнал.