Монреальский синдром - Страница 54

— А вы прекрасно говорите по-французски…

— Я долго встречался с одним другом из вашей страны. И много работал в Александрии с вашими соотечественниками. Французы умеют делать дела.

Араб наклонился над столом. Его тонкие легкие волосы были зачесаны назад, покрасневшие от употребления гашиша глаза тонко подведены. Небось накумарился, прежде чем прийти сюда.

— Никто не следил за вами?

— Нет.

— Только тут и поговоришь спокойно. Полиция в бар «Каир» не заглядывает: некоторые из местных завсегдатаев — крупные бизнесмены, они держат в руках весь квартал. Теперь, когда полиция знает, что мы с вами виделись на террасе, она пустит за мной своих шпионов. Добираясь сюда из дома, я шел по крышам.

— Зачем за вами следить? И за мной — зачем?

— Чтобы вы не сунули нос куда не надо. Отдайте-ка бумажку, которую я положил вам в карман на террасе — вдруг узнают о нашей с вами встрече здесь, не хочу оставить им ни малейшей зацепки.

Шарко повиновался и показал движением головы на теряющиеся в сумраке зала лица:

— А эти люди вокруг? Они же видят нас вместе.

— В этом кафе мы далеки от закона и от предписаний, диктуемых обществом. Мы знаем друг друга по кличкам, под женскими именами, у нас свой язык и свои правила. Единственная цель встреч в этом баре — секс с пассивным или активным партнером. Что бы ни случилось, мы всегда отрицаем, что видели здесь кого-то из наших, таково правило.

Шарко почудилось, что в том же ритме, в каком на город опускается ночь, он все глубже увязает в незнакомом, тайном чреве египетской столицы.

— Объясните мне подробнее, с какой целью вы приехали в нашу страну.

Комиссар в общих чертах обрисовал всю историю вопроса, но, конечно, не коснулся секретных сторон дела. Он не входил в детали, говоря об обнаруженных во Франции трупах, о сходстве в действиях убийц пятерых молодых людей в Граваншоне и трех египетских девушек, о телеграмме, полученной от Махмуда… Мрачный Атеф походил на джинна с затуманенным взглядом.

— Вы действительно думаете, что эти две столь отдаленные во времени и пространстве истории чем-то связаны между собой? Какие у вас доказательства?

— Я не могу сказать вам всего, но чувствую, что от меня здесь, в Каире, что-то скрывают, чувствую, что из дела изъяты страницы. И я связан по рукам и ногам.

— Когда вы уезжаете?

— Завтра вечером… Но я вам гарантирую, что, если будет нужно, вернусь — хотя бы и туристом. И все равно найду семьи этих несчастных девушек и опрошу родственников.

— Однако вы упорный. Но почему вас так волнует судьба каких-то несчастных египтянок, погибших сто лет назад?

— Потому что я служу в полиции. Потому что время, прошедшее после преступления, не уменьшает силы злодеяния.

— Красивые слова. Их мог бы произнести любой законник.

— Кроме того, я отец и муж. И я предпочитаю идти до конца.

Официантка принесла две кружки с импортным пивом и два набора горячих закусок. Атеф жестом предложил Шарко приступить к трапезе и тихо заговорил:

— Вы связаны по рукам и по ногам, потому что вся полицейская система страны прогнила. Они принимают в свои ряды бедняков, невежд, приехавших в основном из деревень Верхнего Египта, для того чтобы те стали безропотными винтиками в их машине. И платят им столько, чтобы едва хватало на кормежку, вынуждая тем самым тоже продаваться, тоже брать взятки. Это стало системой — а чего ждать, если получаешь за все про все триста фунтов в месяц, это как ваши тридцать евро? Здесь можно купить фальшивые документы, здесь вымогают деньги у таксистов, рестораторов, владельцев магазинов под угрозой лишить их лицензии. О полицейском беспределе говорят везде — от Каира до Асуана. Несколько лет назад в Египте судили за гомосексуализм, и, уж поверьте, нам досталось в их застенках. Пятьдесят процентов полицейских этой страны вообще не понимают, что они делают и зачем. Им приказывают сажать — они сажают. Но мой брат был не из таких. Он усвоил ценности Саида Нурси. Гордость и уважение.

Атеф вынул из бумажника фотографию и протянул ее Шарко. На снимке был молодой человек с хорошей осанкой, выглядевший в полицейской форме сильным и крепким. Отличающийся той диковатой красотой, какая свойственна людям, выросшим посреди пустыни.

— Махмуд всегда мечтал стать полицейским. Прежде чем поступать в школу полиции, он записался в спортивную секцию Дома молодежи — хотел нарастить мускулатуру, чтобы достойно пройти вступительные испытания по физкультуре. А когда сдавал экзамены на бакалавра, получил девяносто баллов из ста. Мой брат был блестящим учеником. Он добился всего сам: никому не платил, никому не давал взяток. И никогда не имел ничего общего с экстремистами, не хотел иметь ничего общего с этой заразой. Все это инсценировка — его смерть.

Шарко осторожно положил фотографию на столик.

— Вы хотите сказать, инсценировка, осуществленная полицией?

— Конечно. Если конкретно — этой собакой Нуреддином.

— Почему? Зачем Нуреддину это было нужно?

— Я сам никогда не понимал почему и зачем. До сегодняшнего дня не понимал. Пока — благодаря вам — не увидел связи с тем пресловутым расследованием. Девушек убили с неимоверной жестокостью… совершенно диким способом…

Атеф смотрел в пустоту над кружкой пива, из-за макияжа казалось, что природа чувственности у него исключительно женская.

— Махмуд неистовствовал из-за всей этой истории, просто-таки зубами в нее вгрызался. Его квартира была завалена папками, фотографиями, он все записывал… Он говорил мне, что дело быстро закрыли, и начальство перебросило его на другое. А правда — зачем расследовать убийство бедняков, это ведь не принесет денег, понимаете?