Монреальский синдром - Страница 102

102

Несмотря на все неприятные мысли, веки у нее отяжелели, глаза сами собой стали закрываться, и она бы заснула, но тут раздался звонок. Это не мобильник, это гостиничный телефон. Протянула руку, сняла трубку, прижала к уху:

— Алло!

— Ну как, ты уже устроилась, Энебель?

И молчание.

— Ой, это комиссар Шарко? Устроилась ли? Ммм… Я только что приехала в гостиницу, там что в общем — да… А… а почему вы не позвонили мне на мобильный?

— Пробовал. Не получилось.

Люси взяла в руки лежавший рядом с ней сотовый. Полностью заряжен. Но на дисплее никаких признаков непринятого вызова. Попыталась выключить и включить звук.

— Надо же… Должно быть, телефон не вынес смены часовых поясов… Да, кстати о часовых поясах, у вас там сейчас, наверное, четыре или пять утра? И вы уже не спите?

Шарко, не включив света, сидел за кухонным столом, перед ним стояла пустая чашка из-под кофе, лежал заряженный пистолет. Локтем комиссар опирался на скатерть, рукой поддерживал щеку и не сводил глаз с входной двери. Еще перед ним лежал мобильник, включенный на громкую связь. Эжени на стуле напротив напевала последнюю песенку Сердца Пирата, ела засахаренные каштаны и запивала их мятным лимонадом, все вперемешку. Шарко отвернулся.

— Как ты долетела?

— Если коротко — устала как собака. Самолет был битком набит отпускниками.

— А гостиница как, ничего? Ванна-то хотя бы у тебя есть?

— Ванна? Ммм… Ну да, есть. А у вас что новенького?

— Одна новость точно хорошая: я вот-вот получу список из двухсот персон, присутствовавших в Каире на научном конгрессе в то самое время, когда убили трех девушек. Пока решили сосредоточиться на французах.

— Двести — это круто, — присвистнула Люси. — А сколько народу будет разрабатывать этот список?

— Один человек, и это я. Для начала надо исключить тех, кто не совпадает по профилю с убийцей, не соответствует тому, что нам о нем известно. Надо очистить список, прежде чем перейти к детальному рассмотрению оставшихся. Думаю, сама можешь представить, какая это сложная задача.

С улицы донесся шум мотора. Шарко инстинктивно вскочил и, схватив пистолет, ринулся к окну. Убедившись, что свет нигде не включен, чуть приподнял жалюзи, в горле у него застрял комок. Вдоль тротуара медленно двигался грузовик с вращающимся оранжевым фонарем на крыше. Господи, это же просто мусоровоз, он каждую неделю приезжает на рассвете, пока все еще спят, опустошить помойки… Почти успокоившись, полицейский вернулся за кухонный стол. В висках стучало, перевозбуждение плюс паранойя, усиленные болезнью, настолько же вынуждали его сейчас бодрствовать, насколько и изматывали.

— У вас какие-то проблемы, комиссар?

— Да нет, все в порядке. Все в порядке. Скажи, а ты у себя дома, в Лилле, не обнаружила ничего подозрительного?

— Типа чего?

— Типа встроенных микрофонов, жучков. У меня их оказалось аж четыре.

Люси, сидевшая по-турецки на постели, почувствовала, как бледнеет.

— Замок моей квартиры тоже заедало несколько дней назад, ключ как будто за что-то цеплялся… Значит, ко мне они тоже приходили. Точно.

Люси была задета за живое. Такое ощущение, будто ее осквернили, изнасиловали. Кто-то проник к ней, в ее кокон. Кто-то, наверное, ходил по ее комнате, по комнате девочек.

— Кто это сделал, комиссар?

— Понятия не имею. Но наверняка в этом был замешан полковник, командующий Иностранным легионом.

— Откуда вы знаете?

— Знаю, и все. Только никому ничего не говори об этих жучках, ладно? Займемся этим, когда вернешься.

— Почему?

— Хватит уже вопросов. Держи меня в курсе своих дел. Пока!

— Комиссар, комиссар, подождите!

Кондиционер гудел, ровное гудение гипнотизировало, и ей было так хорошо от звука голоса Шарко.

— Что, Энебель?

— Мне бы надо задать вам еще один вопрос…

— Какого рода?

— Вы за то время, что работаете в полиции, много жизней спасли?

— Несколько спас, да. Только, к сожалению, не всегда те, которые хотелось.

— Наша работа позволяет облегчить страдания многих семей, разыскав убийц их близких. Может быть, горсточке людей мы способны вернуть смысл жизни, дав им ответ. Но скажите, комиссар, даже при всем при этом — вам никогда не хотелось все бросить? Вы никогда не думали, что без вас мир не стал бы ни лучше, ни хуже?

Шарко, щелкая по рукоятке пистолета, заставлял оружие вращаться на столе. Он думал об Атефе Абд эль-Аале… О восьми черточках на стволе дерева… Обо всех тех, кем он занимался и потому был сейчас уверен, что они уже не возьмутся за свое…

— Мне хотелось все бросить каждый раз, когда я видел улыбку на лице мерзавца, которого отправил за решетку. Потому что никакому суду, никакой тюрьме не справиться с этой улыбочкой. И потом эта улыбочка мерещится тебе в супермаркете, на детской площадке, в школе — везде, куда бы ты ни пошел. И от этой улыбочки меня тошнит.

Он прихлопнул рукой пистолет, останавливая вращение. Пальцы его обхватили ствол.

— Я тебе только одного желаю, Энебель. Я тебе желаю никогда не увидеть этой проклятой улыбочки. Потому что, если она поселится в тебе, от нее уже никогда не избавиться.

Люси, сжав зубы, уставилась в потолок. Мрак стремительно возвращался.

— Спасибо, комиссар. Буду держать вас в курсе всего, что происходит. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Энебель. Давай поосторожнее там.

Люси печально положила трубку.

Она поняла, что вернуться назад, стать просто женщиной, просто матерью будет трудно. Потому что улыбка, о которой говорил Шарко, вошла в нее слишком рано, в самом начале карьеры.

102